Если больно - значит жив Актер и режиссер Иван Дыховичный о творчестве, любви, жизни и смерти
В начале 2008 года врачи сказали Ивану Дыховичному, что ему осталось жить максимум три-четыре года. Режиссер решил использовать отпущенный ему срок на полную катушку: жить быстрее, делать что-то каждый час и каждый день. Однако завершить все свои творческие планы он не успел - 27 сентября Дыховичный умер в одной из московских больниц.
Иван Дыховичный всегда выглядел человеком, у которого "все хорошо". В юности его считали счастливым "мальчиком с Чистых прудов". Его отец был автором стихов знаменитого утесовского "Мишки", а дядя (несмотря на то, что репрессированный) - архитектором Московского цирка, кинотеатра "Россия" и высотки на Котельнической набережной. В их семье часто бывал Пастернак.
Но в пятнадцать лет Иван Дыховичный стал сиротой - и зарабатывал на жизнь чем попало, например разгружал вагоны. "Сначала картошка, капуста, потом переводили на бананы, - вспоминал Дыховичный. - Компанию составлял Саша Кайдановский. Мы с ним ночевали в мастерской у художника Левинского, где он спал на антресолях, а я на какой-то лавочке, потом снимали одну комнату на Арбате".
Говорят, Дыховичный поступил в Щукинское училище "с горя" - без стажа работы его не взяли на истфак МГУ, и он сдал документы в "Щуку". Окончив ее в 1969 году, он отправился в Ленинград, к Райкину, в Театр миниатюр. Жил там в гостинице "Киевская" и отдавал за комнату почти всю зарплату. "Жил впроголодь, совсем впроголодь, так тяжело не было даже в Москве", - вспоминал он позже в одном интервью.
По-настоящему популярным Дыховичный стал в 70-х годах, когда вернулся в Москву и пошел работать в Театр на Таганке к Юрию Любимову. Там он сыграл Розенкранца в "Гамлете", Керенского в "Десяти днях, которые потрясли мир", Пушкина в "Товарищ, верь". Но больше всего зрителям запомнился Коровьев, исполненный Дыховичным в "Мастере и Маргарите".
А еще Таганка сблизила Дыховичного с Владимиром Высоцким. Они вместе выступали на концертах: Дыховичный пел песни на стихи знаменитых русских поэтов. Вместе с Высоцким он познакомился со своей будущей женой Ольгой Полянской, а затем они приютили Высоцкого с Мариной Влади в своей квартире.
Наконец, именно Дыховичному посвятил Высоцкий свою небольшую поэму "Про Витьку Кораблёва и друга закадычного Ваню Духовичного":
"Слушай, Ваня, хватит спать!
Договаривались в пять -
И корабль межпланетный
Никого не должен ждать!"
В конце 70-х - начале 80-х Дыховичный решил, что "свое дело отработал, получил все, что хотел от этой профессии". И ушел из театра в кино. Отучился на Высших режиссерских курсах у Эльдара Рязанова. Уже сейчас, после смерти Дыховичного, Рязанов вспоминал, что тот всегда был белой вороной: "Признаться, мы редко находили общий язык. Я учил съемкам комедийных фильмов, а он все время делал что-то под влиянием Тарковского".
Как режиссер и сценарист Дыховичный успел снять всего несколько фильмов. В 1988 году был "Черный монах", в 1992 году - "Прорва", затем - "Женская роль" и "Музыка для декабря", показанная на Каннском фестивале в программе "Особый взгляд".
В 2002 году вышла трагикомедия про советский автомобиль "Копейка", в 2006 - драма "Вдох-выдох", а последним фильмом Дыховичного стала комедия абсурда "Европа-Азия". Режиссер хотел снять еще одну картину о Маяковском и Лиле Брик - в экранном и телевизионном вариантах. Но не успел...
Дыховичный одно время был главным режиссером телеканала "Россия", вел несколько передач, охотно давал интервью, вел блог на "Сноб.Ру". И нигде и никогда не стеснялся без обиняков говорить то, что думает. И, пожалуй, лучше всего, если такой человек будет рассказывать о себе сам:
"Зал ресторана декорировался в похоронный зал, поставили гроб, менялись караульные. Был и Моисей, парикмахер, который стриг всех писателей в подвале под рестораном, обожавший моего отца. В день, когда я родился, он стриг моего отца и произнес:
- Володя, у вас родился сын, и как вы его назвали?
Наступила пауза.
- Иваном.
Моисей перестал щелкать ножницами и сказал:
- Редкое еврейское имя."
"Я вообще был жуткий пижон. В 9 лет я влюбился в девочку Софу из балетного училища. Она пригласила меня на день рождения. Дело было зимой, в лютый мороз, а у меня из обуви были только ужасные школьные ботинки и очень красивые сандалии, которые мне родители привезли из Швеции. И я пошел на день рождения в сандалиях. Околел, конечно. Софа потом не стала балериной, пополнела и стала женой Петросяна."
"Ходили в кафе "Буратино", молодежь употребляла портвейн, я всегда водку пил, воспитанный папой в правильном духе".
"Я не был наглым молодым человеком. Но у меня в 1976 году была машина "Феррари". И я был артистом Театра на Таганке. Еще играл на гитаре. На "Феррари" тогда никто не обращал особого внимания. Это была просто невзрачная небольшая машина. Все знали иномарки "Мерседес", БМВ. А это что? Тарахтелка. Когда я ее продавал, ее никто не хотел у меня покупать".
"Я был популярным человеком в Театре на Таганке, играл главные роли. И туда ходили люди. Шостакович, Шнитке, Солженицын. И, соответственно, с ними директора гастрономов, автомобильных комиссионок и другие столпы общества. Колбаса сидела дальше, чем Шостакович. Сегодня наоборот".
"Сейчас время очень похоже на 1930 год. Я не сказал – 1934-й или 1937-й. Это то, что им предшествует. Когда оптимистическая жизнь вдруг превращается в триллер. Самое опасное для человека время – это когда он успокаивается".
Это, конечно, банально, когда старшее поколение говорит: "Вот в наше время..." Такая позиция приводит к страшной фразе: "Девочка моя..." Я не верю в опыт, потому что чаще он бывает дурной".
"Казалось, прожив эти пятнадцать лет в новой эпохе, русский человек должен ощутить какое-то собственное достоинство. Увы, этого не произошло. Люди по-прежнему отдают себя на полное управление другими людьми. И, что удивительно, так думают и богатые люди! Меня вот что удивляет: вот они со своими "гелендвагенами" и "майбахами" стоят в пробке четыреста метров длиной. И дорога пустая – хозяин поедет. А они стоят и не гудят. Кто они такие? Да, народ. Простой народ".
"В нашей стране сейчас "можно жить только изолированно. Я вот живу на даче и делаю то, что хочу делать. Но у меня жуткое настроение. Я вам могу сказать, что я задумался, для кого я работаю... Конечно, я работаю для себя, но я же должен иметь какую-то отдачу. Мне нужна какая-то живая стенка, с которой я могу разговаривать. Я ее давно почти не чувствую. Я обращаюсь к ней, но она мне не отвечает. И у меня нет ощущения, что это я чего-то не понимаю. У меня ощущение, что это у них что-то произошло. Я практически не чувствую обратной связи. И это страшная история".
"Русские женщины полюбили сильных свободных людей – бандитов. Я убежден, что по некоторым из этих женщин до сих пор психотерапевт плачет, потому что это клиника".
"Меня считают режиссером, не способным принести денег. Что в действительности - абсолютный миф, потому что мои фильмы никогда не имели в России нормального проката. Я пришел в кино в 1989-м, когда в кинотеатрах вместо билетов уже продавали мебель".
"Я не могу думать о "востребованности". Разложить все по полочкам и рассчитать можно только тогда, когда вы снимаете заведомую халтуру".
В прокате размещают только те картины, по поводу которых раздаются звонки из "приемных". Таких "продавленных" фильмов в год выходит несколько. И пока это не переломится, будем оболтусами, которые просят у папы-государства деньги и не возвращают. В этой системе возникает искажение. Зачем снимать кино, обращенное к людям? Все равно его не увидят".
"Четырехгодичный простой между картинами - срок приличный. Но мне все же нужен какой-то разгон между проектами. Запуск новой картины чем-то похож на женитьбу. Вот женщина и хорошая, и красивая, и здоровая, и вроде бы можно назвать ее женой. Не хватает одного, но главного - чувства влюбленности".
"Мне нужно восемь минут, чтобы зрители не ушли. Они будут трудными, эти минуты, ведь фильм начинается с монолога. Но если человек пожалеет заплаченные за билет 300 рублей и сразу не уйдет, он останется до финала. За это я отвечаю".
"Тысячи людей сейчас обладают возможностью взять камеру в руки и снимать, снимать, снимать. Они могут цифровать пустоту, — все, что попадается по пути. Такое время сейчас".
Приведу слова Тарковского: "Дайте мне карт-бланш и пленку — и я потрясу мир". Потом он подумал и добавил: "Ничего я не потрясу. Я рыба глубоководная. Могу работать только под давлением".
"Несколько раз в жизни у меня прекращалось все. И сегодня все мои предложения отвергаются практически без рассмотрения. Кто-то там, "за забором", говорит: "Его нам не нужно". Не обижаюсь. Ищу другую дорогу. Поэтому я живой".
"Есть одна фраза. Мне женщина одна в деревне сказала. Я упал, и мне было очень больно. Она сказала: "Если больно – значит жив".
"У меня нет ресторанного бизнеса, поэтому мне надо зарабатывать".
"Мне всегда хватало времени на все, чего хотел. Правда, сплю шесть часов".
"У нашей страны феноменальное умение делать вид, что мы работаем. Есть очень большие умельцы".
"Жизнь не нужно беречь. Художнику вообще не нужно быть здоровым. Здоровье не сохранишь все равно. Болезнь - это твоя участь, и больше ничего. Не надо ее ждать и бояться. Она все равно тебя догонит и найдет. Сопротивляться ты можешь. А так - живи, как удается. И все. Мне никто не сказал, что я буду жить долго. Мне совсем дали маленький срок, а я живу пока. Хочу снять картину, и сниму еще может быть. Мог бы опустить руки наверное. Мог бы. А зачем?"
"Знаете, как я думал там, в больнице? Вот приходит навестить меня человек, смотрит на меня. И я вижу, что он просто физически не может на меня смотреть. Я думаю, ну вот, смешно! Может, ты выйдешь – на тебя кирпич упадет! Что ты жалеешь меня, потому что я умираю? Себя жалей!"
"На самом деле у смерти просто дурная репутация. Никто ведь не доказал, что после нее будет плохо".
"Я считаю, что прожил довольно длинную и интересную жизнь. Не сказал бы – счастливую, но интересную точно".
"Принимайте жизнь такой, какая она есть. Любите и цените ее. И жизнь вам ответит. Не сразу. Но мне кажется, это единственный способ. Бывают страшные обиды на жизнь. Я столько раз обижался! Но знаете, что запоминается? Самые трагичные вещи. Даже в путешествии вспоминается то, как вы опоздали на поезд, а не то, как прекрасно вы на нем ехали. Понимаете?"
"Не сомневайтесь в любви. Мы часто боимся, что за нее расплатимся. Нет, мы расплатимся за сомнение".