Достоевский дэнс Хореограф Борис Эйфман о новом прочтении «Братьев Карамазовых»

Театр балета Бориса Эйфмана второй раз за почти 20 лет обращается к одному из самых сложных и философских романов Достоевского «Братья Карамазовы». Обновленная пластика, освещение, декорации и состав персонажей (в последней версии нет Катерины Ивановны) отражают новое прочтение книги хореографом, даже назвавшим свое сочинение иначе — «По ту сторону греха». Официальная премьера этой версии балета пройдет 29 апреля в Петербурге, однако его уже увидели в Казани и скоро покажут в Минске. О том, как читать и ставить Достоевского в современной России, Борис Эйфман рассказал «Ленте.ру».

«Лента.ру»: Впервые вы обратились к «Братьям Карамазовым» в 1995 году и поставили по роману спектакль, оказавшийся очень успешным. Что из книги вам тогда казалось самым важным для воплощения на сцене?

Борис Эйфман: Я думаю, что и тогда, и сейчас важно было показать общечеловеческие вечные темы, затронутые Достоевским в романе. Тогда, в 1990-е, шел период активной перестройки, переходный момент от социализма к капитализму, оказавшийся для многих очень болезненным. Внутри себя мы несли наследие прошлого и, попытавшись измениться, поняли, что это невозможно. Мы все еще оставались людьми прошлой эпохи, а жизнь предлагала совершенно новые правила. И тема карамазовской наследственности, которой болеют все три брата и которую каждый по-своему преодолевает, тогда стала для меня очень актуальной. Именно ее я старался раскрыть в своем спектакле.

Вторая важная тема — тема всеобщего счастья, благоденствия, к которому должно прийти человечество. В диалоге Алексея и Ивана, в знаменитой легенде о Великом Инквизиторе, она подана совершенно уникальным образом. С одной стороны, есть Иван, предлагающий диктатуру, которая должна объединить слабых людей и дать им «тихое, смиренное счастье». С другой стороны, путь Алексея, говорящего о свободе и свободном выборе, индивидуальном счастье. То есть сталкиваются два вида счастья — общее и личное счастье отдельно взятого свободного человека.

Диалог Ивана и Алексея в 1990-е годы звучал чрезвычайно современно, потому что тогда чувствовалось упоение свободой, но при этом для многих она оборачивалась анархией. Из-за актуальности поднятых проблем спектакль имел сумасшедший успех. Кроме того, он открывал новые возможности балетного театра в познании человеческой души и самых серьезных философских проблем. Могу сказать смело, что балетный театр до «Братьев Карамазовых» никогда не подходил так близко к столь глубоким интеллектуальным темам.

Что-то произошло за 18 лет? Что-то изменилось в вашем отношении к книге и к этим вопросам? Почему вы решили заново взяться за роман?

Я хотел, чтобы спектакль вернулся в репертуар, из которого он, к сожалению, выпал. Когда же я к нему вновь обратился, то увидел: некоторые идеи романа и спектакля можно развить, глубже проанализировать и по-другому подать. В 1995 году у меня не было того опыта, который я приобрел за это время. Сейчас же ко мне пришло новое понимание большой литературы. Я отчетливо увидел, что не стоял на месте, а развивался сам и развивал свой хореографический метод. И мне захотелось, чтобы спектакль «Карамазовы» соответствовал тем сценическим возможностям (в том числе техническим), которые сегодня доступны моему театру. Мне кажется, новый балет больше отвечает моему внутреннему восприятию искусства танца и современной ситуации в стране.

Премьера балета «По ту сторону греха»

Фото: Насыров Алексей / ИТАР-ТАСС

Вы говорили, что своим спектаклем ставите диагноз нашему обществу, его прошлому и настоящему. Что-то изменилось в стране, что дало вам возможность по-другому взглянуть на текст?

Искусство балета — невербальное искусство, использующее исключительно язык тела. Есть вещи, которые невозможно объяснить словами. Но если все же попытаться это сделать, то можно сказать, что в спектакле «По ту сторону греха» я постарался заглянуть в душу каждого героя.

Первая версия несла скорее обобщенный взгляд на Карамазовых. В новой работе дан индивидуальный подход к каждому герою, ведь за прошедшие годы значение личности как таковой многократно возросло. В спектакле мы погружаемся в мир каждого из главных персонажей, в их размышления, поиски бога (как абсолютного начала, верховного источника истины и морали) внутри себя. Наверное, стремление обрести самого себя в свободном мире и выстроить в нем свою жизнь по неким высшим законам — это и есть самый важный путь, который должен пройти каждый. Мне кажется, именно на этих философских аспектах сделаны акценты в новом спектакле.

Как вы в своем балете интерпретируете роль Карамазова-отца?

У Достоевского есть фраза: «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей». Действительно, внутри каждого человека идет противостояние между светом и тьмой. И Федор Павлович Карамазов, с одной стороны, — отец «семейки», а с другой — олицетворение дьявольской пречерной силы, заложенной внутри каждого из нас. Частица добра и частица зла даны всем Карамазовым. Последующая борьба каждого из них несет либо освобождение от темного, греховного начала либо, наоборот, погружение в него. Старший Карамазов — символ дьявольского рока, с которым мы рождаемся и которому противостоим каждый по-своему.

В новой постановке вы сократили количество главных героев (их осталось пять: отец, три брата и Грушенька ) и отказались от многих сюжетных линий. В частности, в балете нет Смердякова, важного и для сюжета романа, и для воплощения той самой «злой, порочной» наследственности. Кто берет на себя его функцию?

Я не иллюстрировал роман Достоевского, а создал самоценное произведение искусства. Поэтому я не стремился изобразить всех героев и все сюжетные линии. Для меня очень важен следующий момент: три брата символизируют душу, разум и тело человека. И мне было достаточно такой триады: душа — это Алексей, ум — Иван, а Дмитрий — то бренное тело, которое мечется между Богом и дьяволом. Но вместе с тем в некоторых эпизодах спектакля благодаря гениальной музыке Рахманинова три брата образуют единое целое. Создается гармония, о которой мы можем только мечтать. Гармония как идеал, к которому человек должен стремиться.

Балет «По ту сторону греха»

Фото: Катерина Кравцова

Какая сцена спектакля для вас является ключевой?

Я оставляю зрителям право ответа на вопрос о ключевой сцене новой постановки. Могу сказать, что в этом балете много принципиально важных эпизодов и каждый из них работает на драматургию и философское содержание спектакля. В постановке немало инфернальных сцен и фрагментов, несущих духовный смысл. Для меня важнее те эпизоды, которые связаны с поиском героями самих себя. Человек, пришедший в этот бренный мир, с одной стороны, является его частицей, а с другой стороны, он — индивидуум, ищущий свой путь к истине.

В новом спектакле будет та же музыка, что и в первом, или вы что-то изменили?

Композиторы остались прежние — Рахманинов, Мусоргский, Вагнер. Но музыка частично изменена, дополнена другими произведениями.

Как новые технические возможности театра позволили изменить облик спектакля?

Театральные, сценические технологии развиваются не менее стремительно, чем, к примеру, компьютерная отрасль. И сегодня, конечно, техническая сторона нашего старого спектакля — перенеси мы ее в свежую постановку без каких-либо изменений — смотрелась бы архаично. Для балета «По ту сторону греха» специально были созданы новые декорации и новое световое оформление.

Насколько хореография новых «Карамазовых» перекликается с первым спектаклем?

Если сравнивать два пластических прочтения романа Достоевского, то пересечений очень мало. Балет «По ту сторону греха» содержит на 90 процентов новую хореографию. В действие спектакля, кроме того, введены персонажи и образы, которых не было в версии 1995 года.

Вы не раз обращались к произведениям Достоевского, ставили «Идиота» — его особый психологизм созвучен вашему «психологическому балету». А как читатель вы могли бы назвать Достоевского своим любимым писателем? Чем он интересен для вас прежде всего?

Достоевский — писатель, который сопутствует интеллигентному человеку на протяжении всей жизни. Когда я был моложе, то стремился познать Достоевского, понять его. Более того, творчество этого автора стало для меня учебником мудрости, открывающим многие важные смыслы. Только познав Достоевского, ты мог познать истину. Сейчас я немного по-другому подхожу к его творчеству. Может быть, оттого что у Достоевского очень трагическое мировосприятие. Удивительная вещь: с одной стороны, его тексты — это едва ли не бульварные романы с детективной подоплекой, с другой стороны, мы видим в них невероятное сплетение великих идей, ярчайших чувств, страданий. В этот мир бесконечных «надрывов» ты не всегда способен войти. Я понимаю тех зрителей, которые боятся смотреть мои спектакли, не желая погружаться в стихию страданий. Но в жизни бывают моменты, когда просто необходимо вновь соприкоснуться с чем-то сокровенным. Ведь Достоевский — абсолютно настоящий. Сегодня мы существуем среди мишуры и подделок, а он — живой. И когда соприкасаешься с подлинным, то приближаешься к истине.

Разговор о нравственном поиске как одной из тем романа невольно заставляет задуматься об облике современного общества. Как вам кажется, сейчас можно говорить о некоем нравственном кризисе? Вы чувствуете его или нет?

Это большая проблема. Моему сыну 18 лет, и мы пытаемся сохранить контакт не только в форме внешних обязательств, но и на внутреннем, духовном уровне. Но скажу откровенно: он человек с другой планеты. У меня тоже были разногласия с отцом, мы по-разному воспринимали одни и те же вещи, но мы ощущали себя схожими людьми. А я со своим сыном будто бы из разных миров. Это самое печальное. Думаю, главная драма нашего общества кроется в принципиальных различиях между поколениями. Люди старшего возраста еще впитали в себя ту великую культуру, получили образование и восприняли понятия добра и зла, которые раньше были присущи нашей стране. А есть новое поколение, родившееся в последние двадцать лет. Они были оторваны от той устоявшейся ценностной системы и выросли в другом измерении. Если мы сейчас не сможем реанимировать связь времен, передать детям духовные и культурные ценности, то в конце концов получим абсолютно неузнаваемую страну. И другую нацию. Не думаю, что она окажется лучше предыдущей. Преемственность — очень важный момент. Я действительно обеспокоен тем, что мы можем утратить идентичность и самобытность нашей страны. То, что всегда нас отличало, — культуру и благородство.

Осенью 2013 года откроется ваша Академия танца, и, как я теперь понимаю, этот образовательный проект будет посвящен не только самому танцу, но и культуре в целом.

В масштабах страны моя Академия — это капля в море, но, с другой стороны, в каждой капле отражается океан. Я думаю, если у нас получится сохранить связь между поколениями, то это будет важной победой. Тем более наша программа предполагает привлечение к обучению детей-сирот, детей из малообеспеченных семей. Если мы сумеем воспитать из них не только танцовщиков, но и личности, деятелей культуры, дадим им возможность прожить счастливую творческую жизнь, то сделаем большое дело. Академия — это лишь начало. В масштабах страны нужно думать о том, как поднять престиж всей отечественной культуры.

Какого возраста дети смогут учиться в вашей Академии? И кого вы планируете там готовить? Вы говорили о создании нового универсального типа актера — что это такое?

В Академии будут два основных потока. На первый мы, как и в остальных хореографических школах, принимаем детей 10-11 лет. По окончании обучения они получат квалификацию «Артист балета». Второе направление — экспериментальное. Мы отберем одаренных детей семилетнего возраста и первые годы будем работать исключительно над их духовным развитием, формированием у учеников творческого мировосприятия. Если раскрыть в воспитанниках Академии заложенный в них созидательный потенциал, то мы сможем вырастить не только универсальных танцовщиков (а это, в моем понимании, те, кто способен воплотить на сцене самые амбиционные замыслы хореографа), но и подлинных лидеров художественной среды.

Вы очень много ставите русскую классику, занимаетесь психологическим танцем, кажется, что вы очень русский хореограф. А кто-то из западных хореографов оказал на вас сильное влияние?

По молодости я смотрел спектакли многих хореографов, и западных в том числе. Но считаю, что все же самое большое влияние на меня оказали два советских мастера — Юрий Григорович и Леонид Якобсон. У первого я учился конструированию драматургической формы спектакля. У второго — свободе импровизационного мышления.

Ваш театр, как любой авторский театр, связан с вашим именем. Скажите, кого вы считаете своими главными соратниками?

Своих артистов, которые вместе со мной создают мои спектакли, и свою семью, которая дает мне душевные силы.

А вы могли бы сказать, что артисты — ваши последователи?

Нет, не думаю. Смотрите: хореограф — это человек, который полон творческих идей. Без артистов он не может реализовать себя и свои замыслы. Хореограф зависим от труппы. Если бы у меня не было моих артистов, я бы просто задохнулся от того количества идей, которые у меня возникают. Не было бы ни театра, ни спектаклей, ни меня как творческой личности. Поэтому, конечно, моя семья и мои артисты — это мои соратники. Конечно, в каждой семье бывают сложности, но это уже вторично. Первично то, что мы — единый творческий организм и мы творим настоящее искусство.

Последний год в Петербурге выдался скандальным в области современного искусства — постоянные жалобы на выставки и даже театральные постановки. Люди от искусства чувствуют давление, и кажется, что атмосфера в городе изменилась. У вас есть такое ощущение?

Я лично ничего подобного не чувствую, потому что работаю в своем замкнутом пространстве. Наоборот, я ощущаю всестороннюю поддержку и понимаю, что абсолютно свободен в творчестве. Безусловно, происходят определенные события, которые ранее не наблюдались. Но мне кажется, это отдельные и временные явления, на основании которых не стоит делать глобальных выводов. Просто подул такой ветер, но он пройдет — и опять наступит солнечная погода. Я в этом убежден. Запреты и давление не присущи духу и стилю нашего города, они вне традиций Петербурга — одного из самых креативных мест, если судить по количеству живших здесь гениев.