«Пережил идеологическое давление». Как при советской власти менялся русский язык?
Фото: РИА Новости
Во время правления Сталина русский язык стал в СССР фактором выживания, маркером политической благонадежности и своеобразным способом мимикрии. Об этом в интервью «Ленте.ру» рассказала кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков и лингводидактики Сибирского института управления — филиала РАНХиГС при Президенте РФ Татьяна Савина.
Языковые штампы
По мнению филолога, в первые годы советской власти население страны, особенно молодежь, с энтузиазмом осваивало новую революционную лексику. В ту эпоху в СССР господствовали романтика, энтузиазм и вера в светлое будущее — все это было очень искренне, но недолго.
Начиная с 1960-х годов словесные идеологические формулы полностью превратились в «подстилочные фразы», как их назвал филолог Александр Скафтымов — например, ритуальный зачин «в свете решений съезда КПСС». Бесконечное тиражирование, лозунговый характер, невозможность критического анализа — все это признаки высказывания советского типа. Из-за постоянных повторов одних и тех же ритуальных фраз, цитат и ссылок на них такое высказывание в результате утрачивало авторство и смысл, а от слова оставалась только его внешняя оболочка.
Савина подчеркнула, что именно время оттепели стало знаковым в истории развития русского языка советского периода как начало преодоления идеологических схем, встроенных в сознание носителей языка.
Печать и журнал учета — важная атрибутика органов советской власти на селе
Фото: Сергей Метелица / ТАСС
Именно художественная литература периода оттепели четко обозначила возможные границы разрушения официальной языковой формулы как первые шаги к десакрализации партийного текста и деидеологизации общества.
Для «советского канцелярита» больше подходит определение, введенное французским лингвистом П. Серио — «деревянный язык», которое характеризует проникновение в повседневную речь идеологических штампов
Разницу между «канцеляритом» (это слово в 1960-е годы придумал К. Чуковский в отношении языка чиновников и бюрократов) и «деревянным языком» в ту же эпоху наглядно показали братья Стругацкие в сатирических повестях «Понедельник начинается в субботу» и «Сказке о Тройке». Они ввели в литературу сатирический образ партийного бюрократа с помощью намеренного и гипертрофированного увеличения объема идеологических штампов в речи персонажа в повседневном или бытовом контексте.
Например, каменные реплики Камноедова, как и утрированная речь товарища Фарфуркиса и членов административного триумвирата из «Сказки о Тройке», однозначно апеллируют к такому же условному персонажу Ильфа и Петрова — товарищу Полыхаеву с его набором резиновых печатей, «резиновых» языковых штампов. Но образ профессора Выбегалло лингвистически сложнее. Усиление сатирических элементов в языковой характеристике персонажа скрывало осторожную критику советских идеологических концептов, поэтому в результате «Сказка о Тройке» была объявлена «идейно несостоятельной».
«Мы — советские люди»
По мнению Савиной, нельзя точно сказать, чем обогатила или обеднила советская эпоха русский язык, — интереснее проследить, что показал пережитый русским языком опыт идеологического давления. В XX столетии русский язык изменился, и при этом внутреннее динамическое развитие языка совпало с политической и социальной ломкой общества, что стало причиной невероятного ускорения естественных процессов перемен в языке.
Русский язык советской эпохи не был однородным. С одной стороны, многие идеологические клише отражали коренные трансформации в сознании говорящего.
«Мы — советские люди» — это самая устойчивая дефиниция, самая искренняя, не по должности, а по сердцу, которая разрушалась еще долго после того, как перестал существовать СССР
Эта дефиниция оказалась настолько живучей, что после распада СССР легко перешла в новое идеологическое поле, сохранив значительную часть установок на определенное поведение и мировоззрение личности. И хотя с изменением общественного и экономического уклада из языка ушел целый пласт лексики, составлявшей фундамент советской идеологии, в современном русском языке все еще широко используется «советская» стилистика.
На улицах советского города во время работы XXIV съезда КПСС. 1971 год
Фото: РИА Новости
Например, как заметила известный филолог из Екатеринбурга Наталия Купина, в газетах регулярно используются сочетания со словами группы «труд», имеющие традиционно советский характер: честный, бескорыстный, самоотверженный, благородный, ударный; клишированные сочетания «трудовой коллектив, трудовые традиции, трудовые навыки, трудовой подвиг, трудовые достижения, трудящиеся района» и т. д. «Труд» — это обычная работа, и когда мы перестанем говорить о нем оценочно-экспрессивно в стилистике советской идеологии, можно будет считать, что слово освободилось от «советской прививки».
Савина напомнила слова советского писателя Ильи Зверева, который еще в 1960-е замечал, что «трудовой подъем» — это замечательно, но писать и говорить об этом нужно как-нибудь иначе. Однако от стиля, имеющего 70-летнюю традицию, не так-то просто освободиться. Здесь также играет свою роль то обстоятельство, что значительная часть современных российских политиков — это люди, «рожденные в СССР».
С другой стороны, авторитетные высказывания власти, зафиксированные политическими текстами, растиражированные и многократно повторенные, привели к созданию языкового канона и его окостенению. Как подчеркивает собеседница «Ленты.ру», широкомасштабные эксперименты с идеологической компонентой значения слова, манипулирование семантикой стали причиной того, что язык утратил доверие своего носителя, особенно пласт политической лексики.
«Изучая русский язык советской эпохи, можно заметить много интересного», — считает Савина. По ее мнению, именно языковые сигналы позволяют опознать процесс идеологической индоктринации носителей языка.
В цехе по ремонту электровозов появился выпуск стенгазеты о трудовой победе бригад, возглавляемых мастерами В. Кучанским и В. Капустниковым. СССР, 20 апреля 1973 года
Фото: Юрий Набатов / ТАСС
Когда власть берет на себя роль интерпретатора, объясняющего значение нового слова, причем интерпретация навязывается сверху и стремится к тому, чтобы стать единственно авторитетной, — это давление. Когда в слово встраивается и навязывается извне оценочность, до того ему не присущая, — это давление. Когда авторитетное мнение профанируется за счет языковой игры и добавленного контекста — это языковое сопротивление, которое возможно только при идеологическом давлении на язык. «Иными словами, коммуникация власти и общества всегда спотыкается о язык и порождаемые им смыслы», — подытожила филолог.